Сергей Волчков - победитель в жизни и на сцене
Сергей Волков появился на свет 3 апреля 1988 года в белорусском городе Быхове Могилевской области. Его бабушка с дедушкой любили музыку, но никогда не занимались ею профессионально. Дед играл на гармони, причем ни один праздник без этого не проходил, а бабушка ему подпевала. Мать работала в банке, позже стала домохозяйкой, а отец — военным, позже стал водителем, любил писать стихи. Детство проходило так же, как у многих подростков, проживающих в небольших городках. Мальчик бегал на улице с друзьями, любил играть в футбол. На каникулах приезжал помогать бабушке и деду, слушал музыку и подпевал. Родители заметили, что у Сережи хороший слух, отдали его в музыкальную школу, которую он окончил по классу фортепиано.
О том, что важнее, музыка или рыбалка, чем для него стало выступление в шоу „Голос”, а также отличаются ли русские от белорусов и о важности чувства своего в интервью „Русскому миру” рассказывает победитель шоу „Голос” второго сезона и Международного конкурса „Романсиада” Сергей Волчков.
- Говорят, что заявку на „Голос” вы подали почти случайно — прямо с рыбалки?
- Это на второй „Голос”. На первый меня не приняли. Заявка не прошла. Я сначала поддался разговорам вокруг: „Не парься, там всё проплачено”. Ну, думаю, и ладно. А мне письмом ответили, что неправильно оформил заявку. Файл с песней не должен был превышать двух мегабайт, а я накидал что-то пять-шесть.
- И вы решили испытать удачу во второй раз?
- Скорее, колебался: „А вдруг?” И после работы в хоре храма у себя в Беларуси я с другом поехал на рыбалку. Размяк на природе, успокоился, и вдруг меня как током: „Сегодня же первый день приёма заявок”. А-а, думаю, суета. Но заявку прямо из леса отправил. Мне долго не звонили. Я и ждать забыл. Звонят. Я пою в храме. Предложили на выбор три даты для про–
слушивания в „Останкино”. Я выбрал самую позднюю. Сразу сообразил, что первые две — это открытие рыбалки на сомов, а я это дело не люблю пропускать. Ещё подумал, что раз так расставляю приоритеты, то никуда не пройду. На рыбалке я поймал сома под 19 килограмм. Ну, думаю, вот она, моя рыбацкая песня. Но всё же сел на поезд и поехал на прослушивание. Сказал ребятам: „Готовьтесь на рыбалку”. Приехал, спел „Синюю вечность” Муслима Магомаева и Мy way Фрэнка Синатры. Чувствую, что-то не то. Ни да ни нет. Когда продюсер попросил меня исполнить арию „Мистера Икса”, я запел и кожей почувствовал удивление вокруг… Так я прошёл на „слепое” прослушивание. Ждал своей очереди что-то около 8 часов. „Нервяк” вокруг был такой, что… Взрослые люди плакали за кулисами, если не проходили. Чтобы как-то перешибить волну стресса, ходил, знакомился, общался.
- Думали тогда о победе?
- Как каждый, кто уже прошёл „слепые”: думать-то думал, в каждого из нас заложена жизненная программа побеждать, только жизнь — штука такая, все, кто проходит сито отбора, достойны победы, а она одна. Особенно во время выступлений, когда я слушал с балкона, я так почти за всех болел, что думал, балкон обвалится. Сидел, переживал: „Почему не давать дипломы лучшему тенору, лучшему баритону, лучшему сопрано?” И за меня, знаю, болели коллеги.
- Особая атмосфера конкурса — то отрешённость, то слёзы и переживания друг за друга — разновидность конкуренции или что-то ещё?
- Может, сгусток жизни, но в миниатюре. Когда я учился в ГИТИСе в Москве, пару-тройку раз меня на–
зывали бульбашом. Ну и что? У нас, у бульбашей, батька есть. Все его знают. Русских тоже иногда называют москалями, украинцев — хохлами. Житейское дело, главное, не терять самоиронии. Нам, бульбашам, в этом помогает картошка. Хоть где. Когда я жил в Испании, ко мне на лето приезжали родители. А там в конце сезона округа устраивала праздник, на него все несли свои национальные блюда. Итальянцы — лазанью и пиццу, испанцы — паэлью. Мы с мамой и папой поставили на общий стол наши белорусские драники. Вначале люди обходили наше блюдо с опаской. Драники получились необычные — в Беларуси они жёлтые, в Испании — зеленоватые. Там сорт картошки другой. Люди удивлялись: „Зелёные оладьи?” А распробовали, и тарелка опустела. Мама и папа светились от радости. Испанцы стали подходить и спрашивать: „Кто вы, откуда?” „Дра-ни-ки? Такая вкусная еда?!” Так и подружились. Просто мне кажется, что в любой ситуации надо оставаться собой. Люди это чувствуют. И даже если у вас с ними одна победа для одного, гонка за ней не отменяется, а барьеры конкуренции снимаются, когда отношения обрастают пониманием и неожиданными красками.
- Какими?
- Мы, участники, не все, но большинство, так сблизились, что не было или почти не было — люди всё же разные — даже ауры конкуренции. Каждый боролся не с кем-то, а за следующий эфир. И потом я был готов к тому, что у Градского на меня другие планы, чем победа. Он так исподволь иногда говорил о том, что победитель по контракту обязан работать с Universal Music Russia, а он хотел, чтобы я работал в его „Градский холл”. Так я с разных сторон получал разные заряды на работу. Правда, в театре Градского мы с ним не поработали. Зато сейчас я приглашённый артист в его театре.
- То есть победа в проекте шоу „Голос” не дала шанса попасть в театр Александра Градского?
- Не совсем. Сначала она его отложила, когда я отрабатывал победный контракт, а потом… отношения сложились. Александр Борисович Градский — такой человек: он умел искренне радоваться успехам другого. Он человек с открытым сердцем, если знал, что открыться можно. Нам не надо было что-то доказывать друг другу. И я не пошёл работать к нему, хотя мог… Мне кажется, если бы я был солистом театра Градского, у нас не было бы таких тёплых отношений. Иерархичность деловых отношений помешала бы…
- Как вы отнеслись к тому, что Градский не разрешал вам во время конкурса отвлекаться на коммерчески соблазнитель–
ные корпоративы?
- Он был прав, когда говорил, что не время размениваться. Я затянул пояс. Наверное, я тогда считался альфонсом. Жена зараба–
тывала хорошо больше. У меня, правда, были отложенные деньги, и я в храме пел. На еду и коммуналку хватало. Я, правда, и аниматором, и клоуном успевал подработать. Александр Борисович, да, было дело, корил: „Не надо размениваться. Победишь — всё придёт”.
- На концерте его памяти вы как-то держались „выключенным”. Берегли силы и эмоции, чтобы голос не задрожал?
- Можно я без громких слов? Лучше… Знаете, он был на всех моих концертах в Кремле. Приезжал за три часа, настраивал оркестр, звук, микрофоны. Он такой… Моя супруга попала в роддом 28 декабря. Перед финалом „Голоса”. Или сильно переживала из-за „Голоса”, или Ксюша сильнее нас переживала там, в животе. В общем, перед Новым годом я приехал в роддом, поздравил Наташу и поехал обратно домой. И тут позвонил Александр Борисович, пригласил встретить Новый год у него дома. „Так можно?” — я растерялся. „Нужно”, — ответил он. Это был тихий семейный Новый год, с его детьми и супругой. Я, кстати, тогда первый раз в жизни попробовал чёрную икру.
- О сложности характера Градского ходят легенды, а вы их прямо рушите…
- Без сложностей ничего не бывает. Главное, как к ним относиться. „Шеф, всё пропало!” или… Градский на „Голосе” всем давал возможность выбора репертуара, но утверждал его он. У нас с ним случались разные истории из-за этого. Можно сказать, словесные дуэли были. Помню его даже не просьбу, а „предложение, от которого не отказываются”, — спеть песню Эдуарда Колмановского „Я люблю тебя, жизнь”. Я такой наглый: „Я молодой парень, буду петь такую песню?” Градский тут же меня поставил на место: „У тебя скоро ребёнок родится, неужели ты не любишь жизнь? Люби её!” Я притих, но трухнул: эту песню пел Марк Бернес, уже зная, что скоро уйдёт. И я старался её спеть, как молодой папа, чуть дурачась от счастья. Моё прочтение композиции, кажется, многим понравилось. Меня до сих пор на концертах её просят исполнить. Градский — он такой. Если видел то, до чего другие не доросли или просто не видели, его не сдвинуть.
- С чего не сдвинуть вас?
- Наверное, рано ещё. Если и есть что-то, то это связано не только с музыкой. С моими годами, что ли… Я родился в Беларуси в маленьком городке Быхове. У нас нет классического белорусского языка, мы говорили на трасянке — смеси русского и белорусского. На этой самой трасянке я разговаривал до тех пор, пока не поступил в ГИТИС. И — растерялся. Я не такой, как все. С говором. В Беларуси я прожил 19 лет, в России — 15, и не могу сказать, что мы, белорусы, другие. Да, у нас язык чуть иной, кухня чуть другая, да, люди, как везде, разные, но мне кажется, что мы — одна страна, один народ с разными красками.
Краску говора я потерял, но нашёл больше… Когда еду через границу, максимум, что просят, — показать паспорт. И то редко. И не потому, что узнают. Своего видят. Вот это чувство своего дорого стоит. Иногда оно приходит на концерте, где не говорят по-русски, иногда за границей. Так у меня было в Испании, когда драники подружили меня и моих родителей с местными. Иногда так бывает с музыкантами, когда слова лишние, есть музыка. Вот, наверное, с ощущения своего с людьми, которые помогают видеть краски жизни, меня и не сдвинуть. Помните мультфильм „Бременские музыканты? Там Муслим Магомаев пел: „Луч солнца золотого…” Я хочу, чтобы в сердце каждого человека всегда сиял этот луч. Он как стрежень в наше непростое время.